Неточные совпадения
И что же — я это понимал, а все-таки
меньше любил Васина, даже очень
меньше любил, я нарочно беру пример, уже известный
читателю.
Все это вполне объяснится
читателю впоследствии, но теперь, после того как исчезла последняя надежда его, этот, столь сильный физически человек, только что прошел несколько шагов от дому Хохлаковой, вдруг залился слезами, как
малый ребенок.
Вообразите себе, любезные
читатели,
маленького человека, белокурого, с красным вздернутым носиком и длиннейшими рыжими усами.
Читатель отнесется снисходительно к
маленьким преувеличениям брата, если примет в соображение, что ему было тогда лет семнадцать или восемнадцать, что он только что избавился от скучной школьной ферулы и что, в сущности, у него были налицо все признаки так называемой литературной известности.
В несколько дней сборы были кончены, и 2 августа, после утреннего чаю, распростившись с бабушкой и тетушкой и оставив на их попечение
маленького братца, которого Прасковья Ивановна не велела привозить, мы отправились в дорогу в той же, знакомой
читателям, аглицкой мурзахановской карете и, разумеется, на своих лошадях.
Читатель, вероятно, и не подозревает, что Симонов был отличнейший и превосходнейший
малый: смолоду красивый из себя, умный и расторопный, наконец в высшей степени честный я совершенно не пьяница, он, однако, прошел свой век незаметно, и даже в полку, посреди других солдат, дураков и воришек, слыл так себе только за сносно хорошего солдата.
Мне как-то неловко, планетные мои
читатели, рассказывать вам об этом совершенно невероятном происшествии. Но что ж делать, если все это было именно так. А разве весь день с самого утра не был полон невероятностей, разве не похоже все на эту древнюю болезнь сновидений? И если так — не все ли равно: одной нелепостью больше или
меньше? Кроме того, я уверен: раньше или позже всякую нелепость мне удастся включить в какой-нибудь силлогизм. Это меня успокаивает, надеюсь, успокоит и вас.
Один арестант выступил робко вперед с засаленною бумажкой в руках. То был
маленький, жалконький мужичонка, вроде того, которого я имел уже случай представить
читателю в первом острожном рассказе.
Переношусь, однако, моим воображением к другой женщине, на которую
читатель обратил, вероятно, весьма
малое внимание, но которая, смело заверяю, была в известном отношении поэтичнее Катрин.
Очевидно, что
читатель ставит на первый план форму рассказа, а не сущность его, что он называет преувеличением то, что, в сущности, есть только иносказание, что, наконец, гоняясь за действительностью обыденною, осязаемою, он теряет из вида другую, столь же реальную действительность, которая хотя и редко выбивается наружу, но имеет не
меньше прав на признание, как и самая грубая, бьющая в глаза конкретность.
В этом романе, как
читатель мог легко видеть, судя по первой части, все будут люди очень
маленькие — до такой степени
маленькие, что автор считает своей обязанностью еще раз предупредить об этом
читателя загодя.
И потому кто хочет слушать что-нибудь про тиранов или про героев, тому лучше далее не читать этого романа; а кто и за сим не утратит желания продолжать чтение, такого
читателя я должен просить о небольшом внимании к
маленькому человечку, о котором я непременно должен здесь кое-что порассказать.
Самый проницательный из моих
читателей будет тот, который отгадает, что выступающий
маленький человечек есть не кто иной, как старый наш знакомый Илья Макарович Журавка.
Я попрошу своего или своих любезных
читателей перенестись воображением в ту
малую лесную деревеньку, где Борис Петрович со своей охотой основал главную свою квартиру, находя ее центром своих операционных пунктов; накануне травля была удачная; поздно наш старый охотник возвратился на ночлег, досадуя на то, что его стремянный, Вадим, уехав бог знает зачем, не возвратился.
Читатель! Я хочу, чтобы мысль о покойной осталась в душе твоей: пусть она притаится во глубине ее, но не исчезнет! Когда-нибудь мы дадим тебе в руки
маленькую тетрадку — и мысль сия оживится — и в глазах твоих сверкнут слезы — или я… не автор.
Но возвращаемся к нашей приятельнице Домне Платоновне. Вас, кто бы вы ни были, мой снисходительный
читатель, не должно оскорблять, что я назвал Домну Платоновну нашей общей приятельницей. Предполагая в каждом
читателе хотя самое
малое знакомство с Шекспиром, я прошу его припомнить то гамлетовское выражение, что «если со всяким человеком обращаться по достоинству, то очень немного найдется таких, которые не заслуживали бы порядочной оплеухи». Трудно бывает проникнуть во святая-святых человека!
Для меня он приготовил ту, неведомо по чьему вкусу составленную закуску, на которую, вероятно, попадал и
читатель в купеческих домах, то есть в одно время было поставлено на стол: водка, вино, икра, пряники, какие-то
маленькие конфетки, огурцы, жаренный в постном масле лещ, колбаса, орехи, — и всего этого я, по неотступной просьбе хозяина, должен был отведать.
Я его привожу почти целиком, с
малыми поправками. Надеюсь,
читатели не посетуют на меня. Это письмо — правда. Вот оно...
Он был невысокого роста, круглая его голова с жиденькой косичкой поседевших волос, мелкие черты лица, но без глубоких морщин, смуглая кожа, небольшая темная растительность на верхней губе и подбородке,
маленькие руки и ноги дадут
читателю некоторое представление о человеке, с которым впоследствии мне суждено было очень сдружиться.
Читатель, пожалуй, и не знает, что такое оморочка. Это
маленькая лодочка, выдолбленная из тополя или тальника. Русское название «оморочка» она получила от двух слов — омо (один) и ороч (человек). Буквальный перевод, значит, будет «одночеловечка». Кроме того, русские иногда в шутку называют ее «душегубкой». Она очень неустойчива. От одного неосторожного движения она перевертывается, и неопытный человек попадает в воду.
Пусть
читатель не подумает, что нерпа имеет большие уши: наоборот, они
маленькие и едва выдаются в виде двух кожаных придатков. Взрослое животное весит от 50 до 80 килограммов и имеет длину 1,5–2 метра.
Чтобы
читатель понял, в чем дело, надо сделать
маленькое разъяснение.
Читателю остается проследить, только левый край долины Хора от того места, где Хор вышел из гор на равнину. Сначала Хор разбивается на две протоки, причем левая называется Чжигдыма, ниже — еще две протоки Большая и
Малая Були и юрта Могочжи близ устья реки Мутен. Здесь последний раз к Хору подходят одинокие сопки Нита, Фунеа ниже переволока, представляющие собой остатки более высоких гор, частью размытых, частью потопленных в толщах потретичных образований.
Ах, как жаль, что Я лишен возможности творить чудеса!
Маленькое и практическое чудо, вроде превращения воды в графинах в кисленькое кианти или нескольких слушателей в паштеты, было совсем не лишним в эту минуту… Ты смеешься или негодуешь, Мой земной
читатель? Не надо ни того, ни другого. Помни, что необыкновенное невыразимо на твоем чревовещательском языке, и Мои слова только проклятая маска моих мыслей.
А ее нельзя закрывать ни на один день,
читатель. Хотя она и кажется вам
маленькой и серенькой, неинтересной, хотя она и не возбуждает в вас ни смеха, ни гнева, ни радости, но всё же она есть и делает свое дело. Без нее нельзя… Если мы уйдем и оставим наше поле хоть на минуту, то нас тотчас же заменят шуты в дурацких колпаках с лошадиными бубенчиками, нас заменят плохие профессора, плохие адвокаты да юнкера, описывающие свои нелепые любовные похождения по команде: левой! правой!
И Нина Владимировна рассказала мне все, что перенесла её
маленькая, сначала непослушная и дурная, a потом в конце исправившаяся милая дочурка, сообщила мне ту самую историю, которую я рассказала вам, мои
маленькие дорогие
читателя.
Девочки, после этой угрозы, сразу присмирели и вовремя, потому что в эту минуту дверь распахнулась и в зал вошел знакомый уже
читателю высокий, худой господин, ведя за руку
маленькую девочку, в которой не трудно было узнать проказницу Тасю.
То, что незначительные учения Аристотеля, Бэкона, Конта и других оставались и остаются всегда достоянием
малого числа их
читателей и почитателей и по своей ложности никогда не могли влиять на массы и потому не подверглись суеверным искажениям и наростам, этот-то признак незначительности их признается доказательством их истинности.
Я воспользовался первой
маленькой паузой, чтобы задать тот чисто литературный вопрос, с каким ехал еще из Москвы. В романе «Страница романа», как
читатель припомнит, кроме длиннот и повторений в описаниях Парижа, есть еще одна странная черта для такого даровитого и сильного писателя, как Золя. Это личность доктора Деберля. В начале вы думаете, что автор сделает из него если не тип, то своеобразный характер. Но ожидание не оправдывается. Я и указал на такое противоречие самому Золя.
Да простит мне дорогой
читатель это
маленькое отступление, вырвавшееся прямо из сердца.
Других известий о грузинской домоправительнице в течение нескольких месяцев никаких не было. Первою мыслью графа Алексея Андреевича после, вероятно, не забытого
читателями разговора о Настасье с Федором Николаевичем Хомутовым, было наградить ее и выслать из Грузино, вместе с
маленьким Мишей, но вскоре эта мысль была им оставлена.
На
читателей этот
маленький рассказ из недавнего русского прошлого, может быть, произведет неприятное чувство; он как бы незакончен, — в нем нет удовлетворения любопытству: чем же дело разъяснилось?
Хотя известия «о бродягах духовного чина» здесь подаются в случайном и, конечно, крайне ограниченном размере и, разумеется, составляют, вероятно, только самую незначительную долю всей группы случаев этого рода, — однако, тем не менее, и по такой
малой доле
читатель будет в состоянии себе представить настоящие, а не поддельные и притом весьма яркие картины былого.
Маленькая новость: Андрей Васильевич, мой будущий
читатель, сразу получил два Георгиевских креста. Сашенька по дружбе к Андрею Васильевичу до крайности гордится этим обстоятельством, а я только осмеливаюсь спросить: вы сами довольны, Андрей Васильевич?